Первая официальная победа Ганса Мартина Пиппарта (PIPPART, Hans Martin), сбившего 25 мая 1917 года русский Фарман 30 у дер. Тростянец северо-западнее Сюлко, южнее Брежан.
Жертвой германского аса стал экипаж 32-го КАО из пилота прапорщика Серебрякова и поручика Шишкина, погибший по русским данным в бою с двумя "альбатросами".
Серебряков Николай Алексеевич Ещё один погибший молодой лётчик… В собрании Томича хранятся воспоминания командира 7-го авиадивизиона военного лётчика капитана В.Г. Баранова.
Благодаря им мы можем представить живого человека:
«Козаков и Навроцкий спешили к себе, когда навстречу им попался автомобиль 32-го отряда, в котором ехал лётчик Серебряков.
Совсем юноша, с непокорными белокурыми вихрами, свежий, жизнерадостный и всегда весёлый, он казался теперь таким подавленным и угнетённым, что Козаков успевший заметить это необычное выражение лица юноши, когда обе машины разминались по узкой дороге, — остановил машину и окликнул его.
— Что нового у вас в отряде, подпоручик?
Серебряков сейчас же остановил машину и поздоровался с офицерами.
- Да ничего нового… Вот ездил в дивизион, к командиру, просить новую машину… — Подгробили свою?
— Никак нет… а только не могу я больше на этой калоше, на «Вуазене» летать. Александр Александрович, вы же меня знаете, я не ловкач, не лодырь…
Работаю, как все… Но ведь, как перед Богом чувствую, прямо чувствую, что не сегодня—завтра собьют меня немцы… — Что вы выдумываете, Серебряков! Храбрый, опытный лётчик… Не всех же сбивают; наоборот и на наших «калошах»; как вы говорите, сколько немцев посбито… … — сбивают, да только… Я не смерти боюсь, — горячо и сильно вырвалось у Серебрякова, рано или поздно, участь наша известна… А только хочется не зря пропасть… немецкие машины быстроходные, поворотливые… Ведь я ещё ни одного не сбил…»
Серебряков предвидел свою скорую гибель… Этот разговор состоялся в апреле, а ровно через месяц, 12 мая 1917 года, его самолёт был атакован двумя германскими истребителями и сбит после продолжительного боя. Во время боя лётчик-наблюдатель подпоручик Щукин был убит в воздухе, а военный лётчик подпоручик Серебряков, будучи тяжело ранен в правую руку, потерял способность управлять аппаратом, упал и разбился в нашем расположении. Русский «Фарман-30», вооружённый одним пулемётом, был совсем устаревшей машиной, неповоротливой и без возможности вести огонь в задней полусфере. У него не было шансов против современного скоростного германского истребителя «Роланд»… Он играючи заходил сзади к нашим самолётам и расстреливал их как в тире…
Из писем генерал-майора А. Е. Снесарева жене. 12 мая 1917 года.
«Путешествие оказалось из средних: сначала нас обсыпало пулями от аэропланов – нашего и немецкого, - которые бились над нами, затем на наши бедные головы полетели шрапнельные пули и стаканы от нашей артиллерии, стрелявшей по уходившему немецкому аэроплану… У командира полка, позицию которого я осматривал, мы пьём чай, заканчиваем нашу деловую сторону, но… нас прерывает горькая весть: в сегодняшнем воздушном бою, за результатами которого мы не могли следить из-за леса, погибли два наших лётчика – Прапорщик Серебряков (лётчик) и Подпоручик Щукин (наблюдатель). Это было слышать тяжело, как и всякую потерю, вызванную недалеко от вас. Мы привыкли к смерти, как привыкли к боевым опасностям, но если душа у нас не содрогается пред новым ужасом и новой потерей, то сердце не отвыкло болеть, жутко сжиматься и заново переживать нанесённые раны. …»
Из дневника Снесарева. 12 мая 1917 года.
«У командира полка пьём чай и узнаем, что около 8 часов погибли два наших лётчика – прапорщик Серебряков (рулевой) и подпоручик Щукин (наблюдатель). Второй был убит наповал, по-видимому, ещё в воздухе, а первый – расшибся при падении. Близкие артиллеристы говорят, что мотор был выключен, и они слыхали крик вроде “спасайте жизнь”… Относилось ли к ним, к самому себе, послышалось ли артиллеристам, потрясенным картиной гибели, сказать трудно.
Совсем грустный, я уезжаю в Тростянец, откуда после обеда еду домой. На пути в лощине, что между Сюлко и Тростянцом (около верст отсюда) вижу толпу, возле изуродованного аэроплана: крылья разорваны на деревьях, мотор в двух саженях в стороне — изломанный и искривлённый. Говорим печально. Тут и лётчики, у которых на глазах слезы (потом узнал, что один – родной брат погибшего Щукина). Нас снимают. Садимся на лошадей и быстрым аллюром к себе домой. Здесь вижу трупы, рассматриваю лица и крещусь… Как сделал и там на месте гибели. Сколько ни переживи на войне смертей, но уж такая это вещь, что к ней не привыкнешь…».
